Неотразимый обольститель (Бетина Крэн), гл. 12

Неотразимый обольститель (Бетина Крэн), гл. 12

– Благодарю вас, джентльмены. Будьте добры подождать снаружи... – отослала двух друзей Беатрис.

Двери закрылись, и она критически оглядела Коннора. Ее глаза блестели в мягком свете настольной лампы, а кожа отливала золотом. На ней был тот же самый синий костюм, в котором она присутствовала на собрании в Каттерз-Холле, – жесткий стоячий воротник, облегающая в талии и слегка расширяющаяся юбка с небольшим турнюром. Какого черта! Почему он все это замечает? Вот и волосы выбились у нее из прически, придавая ей слегка растрепанный и очень трогательный вид.

– Что за дьявольская манера притаскивать меня сюда силой? – возмущенно проговорил он, раздражаясь оттого, что никак не удается сосредоточиться.

– Сомневаюсь, что вы бы явились сюда добровольно. – Беатрис опустила руки и подошла к краю стола из красного дерева. – Почему вы сегодня изменили своему обещанию? Я желаю выслушать объяснение и узнать конкретное время, когда вы выступите в поддержку суфражистского движения. Только при исполнении этих двух условий вы сможете, – она резко указала на пол, – покинуть мою комнату.

– Или?

– Думаю, это очевидно. Вы не уйдете отсюда.

– Собираетесь опять меня запереть? – спросил Коннор, вызывающе разглядывая ее грудь. – Помнится, этот способ оказался не очень эффективным.

– На этот раз о вас позаботятся мои новые служащие.

– Диппер и Шоти? С чего вы взяли, что они поднимут на меня руку? Мы давно с ними знакомы...

– А мы заключили соглашение...

– Такое же, как со мной? «Делайте, как велю я, или вам грозит позор и тюрьма».

– Действительно – тюрьма, – с ехидной улыбкой заметила Беатрис. – Но дело не в этом.

– Прошу прощения. – Коннор направился было к ней, но остановился через несколько шагов. – Дело именно в этом. Кто дал вам право запугивать людей и заниматься вымогательством, используя коварные уловки...

– Вы забыли упомянуть, что обычно эти уловки применяются мужчинами, – проговорила она со спокойствием, выводившим Коннора из себя. – В отношении вас, Диппера и Шоти я поступаю только так, как поступают по отношению друг к другу мужчины. Никто не кричит, что это нечестно, если мужчина для достижения своей цели воспользуется слабостью соперника. Когда это делаю я, меня тут же называют безнравственной и бессердечной... ведьмой.

За гневом, полыхавшим в ее глазах, Коннор уловил глубоко спрятанное чувство обиды. Он начал понимать, что участие в борьбе за права женщин было для нее не абстрактным «добрым делом». Беатрис черпала решимость в другом, гораздо более личном, переживании.

– Скажите-ка мне: ради чего вы участвуете во всей этой дребедени? Что вы с этого получаете?

Казалось, ее удивил вопрос, но она очень быстро собралась и выдала нечто похожее на хорошо отрепетированный ответ.

– Удовлетворение от сознания того, что сделала что-то ценное, что-то, что сможет улучшить жизнь женщин.

– Да, да, конечно, но что лично вы от этого получаете? Суфражистки кричат об угнетении женщин. – Коннор прошелся по комнате, прикоснулся к отполированному мраморному бюстику на полке, провел ладонью по крышке стола из красного дерева, позвенел хрустальными подвесками ручной работы на абажуре лампы. – Но вы, вероятно, наименее угнетенная женщина во всем нашем штате. У вас есть все, о чем любая женщина может только мечтать: деньги, положение в обществе, власть. Признаете вы это или нет, но вы уже имеете право голоса – на одном из самых влиятельных «участков»... в совете правления. Более того, вам не приходится спрашивать разрешения у кого-либо, если вы намереваетесь что-либо сделать. Вы вдова. Вы вышли замуж за респектабельность, и при этом не обременены скучным или гулякой-мужем. Что даст вам право голоса, чего вы еще не имеете?

– Вы действительно не понимаете? – Теперь Беатрис смотрела на него с сожалением. – Вам никто никогда не говорил, что ваши идеи и представления ничего не стоят только потому, что вы мужчина... что вы не можете положить деньги на банковский счет, что вы не можете приобрести никакую собственность или поставить свою подпись под...

– А с вами такое было? Это все ваш муж? Это он превратил вашу жизнь в такой ад, что теперь вы в отместку собираетесь отравить существование всему мужскому полу?

Заметив, как напряглись ее плечи, Коннор решил, что попал в точку.

– Мое замужество не имеет никакого отношения к моей борьбе за права женщин.

– Вы несете дикую чушь! – Коннор, прищурившись, подошел к ней, словно хотел заглянуть в самую глубину ее души. – Смотрите, – он соединил кончики пальцев, – вы говорили, что замужество – это тяжелая обязанность, вы сетуете на то, что мужчины высмеивают женщин и не считаются с ними, вы ненавидите слабость, романтизм называете иллюзией и полагаете, что настоящая любовь настолько редка, что практически вообще не встречается. – Он замолчал и оскорбительно долго ее разглядывал. – Все вместе может означать только одно... Мерсер был высохший старый пень, на несколько десятков лет старше вас, и он обращался с вами как с ребенком, кроме тех редких минут, когда вы были для него подходящей игрушкой. От вас требовалось держать язык за зубами, украшать его гостиную и заботиться о том, чтобы его пища всегда была горячей, а постель – теплой. – Искры в ее глазах заставили его переменить мнение. – А, старого Мерсера и это не интересовало. – Коннор криво ухмыльнулся. – Он действительно был слишком стар.

На мгновение Коннор подумал, что Беатрис сейчас взорвется. Но вместо этого она только крепче сжала руки на груди.

– Если вы пытаетесь отвлечь меня от того, зачем я вас сюда пригласила, то вас ждет разочарование. Я хочу знать, почему вы отказались публично поддержать суфражистское движение.

– Некоторые говорят, что если женщина выходит замуж из-за денег, то она должна довольствоваться только деньгами, поскольку это будет единственное, что она получит, – продолжал Коннор, пытаясь представить ее рядом с тем трясущимся стариком, которого он видел мельком несколько лет назад.

– Давайте посмотрим, может ли моя дедукция сравниться с вашей, – возразила Беатрис. – Вы – говорливый, речистый политик, и это означает, что вы будете говорить все, что выгодно в данный момент, невзирая на последствия. Ваша единственная цель в жизни – это добиться избрания, все равно, каким способом. Вы считаете, что женщины – низшие существа, и поэтому любые обещания, данные женщине, ни к чему не обязывают. Все это может означать только одно: что вы с самого начала даже и не собирались держать слово. Беатрис начинала его раздражать.

– Я не нарушал своего обещания. Я говорил, что поддержу суфражистскую идею насчет выборов, и я это сделаю.

– Да? – Беатрис подошла ближе. – И когда же?

«Когда мне, черт побери, этого захочется», – чуть не сорвалось у него с языка. Коннор обнаружил, что возвышается над ней и смотрит в горящие изумрудные глаза, вдыхая аромат ее тела.

– Когда вы меня убедите в необходимости этого, – изменившимся голосом проговорил он, ощущая пожар в горле.

Глаза Беатрис расширились, и она отступила на шаг.

– Даже если бы на это хватило человеческой жизни... «убеждение» не входило в нашу договоренность.

Коннор двинулся за ней.

– А вам никогда не приходило в голову, что для меня будет политическим самоубийством, если я на дебатах неожиданно заявлю, что поддерживаю суфражисток?

Беатрис обнаружила, что отступать дальше некуда – она спиной уперлась в стол.

– Типичный политик, – фыркнула она. – Как только вы обещаете что-либо, так сразу же начинаете доказывать, почему это обещание невозможно выполнить. «Я бы рад, дорогие, но мои приятели просто не позволят этого».

– Я не сказал, что это невозможно. Я только заметил, что это было невозможно сегодня. Если я меняю платформу, то должен иметь для этого веские причины. Людей надо подготовить... перемены должны происходить очень постепенно. – Коннор помолчал, чтобы его слова дошли до нее, а когда продолжил, то его голос зазвучал мягче. – Это означает, что вам придется учить меня... просвещать. И пока вы будете публично убеждать меня, я буду тайно настраивать Крокера, Чарлза Мерфи и оплачивающих кампанию городских чиновников.

Все, что он говорил, звучало резонно. Но как поверить в его искренность? Беатрис с трудом вспоминала даже собственное имя, когда Коннор находился всего в дюйме от нее.

– Следует отдать вам должное... вы действительно знаете свое дело. – В отчаянии Беатрис призвала на помощь скептицизм. – Вы почти убедили меня в серьезности своих намерений.

Коннор поднял руки, словно призывая Всевышнего в свидетели, как возмутительно она с ним обращается, потом устало опустил их.

– Вы самая ужасная женщина из всех, кого я... Вы намереваетесь сделать из меня лживого, жадного, хитрого мерзавца, ведь так? Но зачем? Для того, чтобы вы смогли похоронить меня вместе со старым Мерсером и любым другим мужчиной, который осмелится вам перечить? Не стоит, дорогая. – Он схватил ее за плечи. – Я жив и здоров и не собираюсь умирать. Если вы действительно хотите, чтобы ваше движение кто:нибудь поддержал, то вам придется иметь дело со мной, – Коннор перевел взгляд на ее губы, – и, что бы вы ни чувствовали, мы сделаем вот что...

Его губы прикоснулись к губам Беатрис, и напряжение, которое до этого нарастало у нее в груди, превратилось в желание, затопившее все ее существо. Вот чего она боялась больше всего – этой власти над ее чувствами, над реакциями ее тела, которой обладал Коннор. Ее окутывал жар, словно огонь бежал по каждой жилке.

– Вы не забыли? – пробормотал он, касаясь ее губ, с тем самым ирландским акцентом, который всегда развеивал ее злость и негодование. – Я не смог. Ощущение ваших губ будоражит мне кровь... – Он пощипывал ее губы своими, пробуя, соблазняя. Она облизнула их, чтобы успокоить покалывание, а Коннор издал горловой смешок и снова властно поцеловал ее. – Вы не забыли, как оживает мое тело, прикасаясь к вашему? – прошептал он, за талию притягивая ее к себе. Слово «оживает» недостаточно ярко передавало то ощущение энергии и жизненной силы, которое охватило Беатрис, когда его руки обняли ее. Она изогнулась, плотнее прижимая его к себе. – Вы не забыли это чувство, когда я обнимаю вас, а вы приникаете ко мне, потому что у вас слабеют колени?

Каждое слово все сильнее разжигало то пламя, что бушевало у нее внутри. Беатрис внезапно стала податливой, покорной...

– Нет, – прошептала она, открывая глаза и видя сияние вокруг каждого предмета. – Я не забыла. – Она поморгала, но сияние не исчезало. – Не слишком-то умно с моей стороны...

– Ум здесь совершенно ни при чем, дорогая Беатрис. Здесь надо доверять мудрости сердца. – Коннор слегка отстранился, чтобы иметь возможность провести пальцем по ее груди к сердцу. – И довериться другому так же, как и он вам... и знать, что когда придет время, то вы это поймете.

– А когда поймешь – тогда что?

– А-а-а! – Улыбка Коннора стала еще лукавее. – Когда каждая частичка вашего тела требует только одного и все мысли в голове направлены только на то, чтобы окунуться в это наслаждение с головой... тогда вы так и поступаете. И ни за что не упустите его. Потому что настоящее наслаждение – большой дар, к нему нельзя относиться пренебрежительно.

Он осыпал поцелуями ее шею, опускаясь все ниже, где его остановил жесткий воротник ее жакета. Тогда его рука скользнула вверх, опытными движениями расстегивая одну пуговку за другой.

Казалось, ее кожа пела там, где он к ней прикасался. Беатрис изогнула спину, встречая эти мягкие, бесстыдные поцелуи. Она вдруг оказалась сидящей на краю стола, с расстегнутым жакетом и блузкой, так что стали видны белый атласный корсет и тонкая рубашка. Коннор отодвинулся, рассматривая ее, и застонал от восхищения, поглаживая нежную, сливочного цвета кожу. Беатрис закрыла глаза, она хотела большего...

Большего? Что она делает? Взяв в руки его лицо, Беатрис с растущей тревогой всматривалась в него. Синие радужки глаз Кон нора казались сейчас просто цветными кружками вокруг темных озер желания. Она оттолкнула его и сползла со стола. Сердце ее громко стучало. Тело не подчинялось голове. Она заставила себя дышать медленно и глубоко. Дрожащими руками Беатрис поправляла одежду, отчаянно надеясь, что в ее душе вновь подымутся стены, защищавшие ее прежде, но потом превратившиеся в руины.

– Не делайте этого, – тихо проговорил Коннор.

– Не делать чего? – напряженно спросила она, задирая подбородок.

– Не убегайте прочь.

Он долго не сводил с нее глаз. Она гордо выдержала его взгляд, потом отвернулась.

– А может быть, я сейчас поняла то, что давно уже должна была понять.

– А именно?

Беатрис занялась пуговицами на жакете.

– Что вы так же легко раздаете поцелуи, как и обещания. И что рядом с вами мне надо опасаться и того и другого.

Он покраснел, и глаза его сузились.

– Боюсь, вы очень ошибаетесь, миссис фон Фюрстенберг. Когда я целую женщину, то для этого есть одна-единственная причина. Вы же, целуясь, наоборот, преследуете целую кучу мелких и гадких целей. – Он направился к двери.

– Подождите минутку, – скомандовала Беатрис. – Мы еще не все урегулировали.

– Урегулировали? Вы имеете в виду ваш мерзкий шантаж? – Он подошел к ней поближе. – Прекрасно. – Глаза Коннора вдруг загорелись мрачным огнем. – Вот как все будет: вы встретите меня на пороге пансиона... проводите по нему и представите проживающим. Я буду смотреть, слушать и благородно сочувствовать. Я буду выглядеть заинтересованным, задумчивым и тронутым до глубины души. После я выскажу присутствующим журналистам, что проживающие там женщины заслуживают более справедливого отношения и что их интересы должен кто-то представлять. Когда вас попросят прокомментировать мои высказывания, вы превознесете мою искренность до небес, но заявите, что мне предстоит еще многому научиться. Я буду раздосадован, а вы бросите мне еще один вызов. Что-нибудь подходяще-познавательное, я думаю... посещение фабрики, может быть... что-нибудь такое, где женщин-работниц так же ужасно «угнетают».

– Боже мой, вы уже все спланировали, – изумилась Беатрис.

– Я импровизирую. – Коннор злился все больше. – Это мы – изворотливые, хитрые, речистые политики – делаем лучше всего...

– Какие у меня гарантии, что все будет именно так, как вы сказали?

– Леди, я никогда ничего не гарантирую, но опыт подсказывает мне, что каждый всегда получает то, за что платит.

Коннор вылетел из парадных дверей в осеннюю ночь, весь кипя от негодования, уязвленной гордости и неудовлетворенной страсти. Он не мог вспомнить, когда в последний раз был в таком состоянии. Его сжигало желание заехать кулаком по чему-нибудь... желательно хрупкому, чтобы оно раскололось на тысячу осколков. Проклятая женщина! Ну почему она не может просто захотеть его, чтобы все было ясно и бесхитростно? Почему она не может хотя бы на один час забыть, что она вдова фон Фюрстенберга? Что у нее было неудачное замужество с дряхлым старикашкой, который понятия не имел, как восхищаться или хотя бы наслаждаться ею? Что она презирает мужчин и не может смириться с тем, что ее привлекает один из них? Почему она хотя бы на несколько благословенных минут не может позабыть о том, что он – мужчина, а она – женщина? Почему, черт побери, он не может быть просто Коннором, а она – просто Беатрис? На эти вопросы не существовало ответов, но от быстрой ходьбы у него прояснилось в голове, а поток злой энергии, сопровождавший его мысли, постепенно иссяк.

Когда Коннор дошел до своего офиса, в его душе остались только яркие впечатления, картины, свободные от тех переживаний, которые они вначале несли. Беатрис, уверенная в себе. Беатрис лукавая, с мягким взором. Беатрис покорная, уступающая. Беатрис в ужасе. Зажигая свет, Коннор остановился, нахмурился, задумавшись над последним образом, вспоминая, как она дрожит и поспешно отодвигается. В течение нескольких минут она была действительно напугана, он мог в этом поклясться. Среди всех ее образов, которые он хранил в памяти, этот по-настоящему удивил его.

Он щелкнул выключателем настольной лампы и сидел теперь в круге света. Что было в ней такое, что пробуждало в нем решимость овладеть ею, почувствовать ее ответное желание, заставить ее признать, что она хочет его как мужчину? Неужели им движет только гордость или любопытство? Или что-то еще? Черты его лица утратили жесткость, разгладились. Какая разница, если он сможет завоевать ее? Она пренебрегала его даром убеждения, не доверяла ему, пыталась использовать его в своих целях. Но чтобы воспользоваться его даром, ей придется подойти к нему ближе, чем считается разумным. Нет на свете такого человеческого существа, которое никогда не поддается соблазну. Коннор улыбнулся, предвкушая и уже наслаждаясь сладкими плодами победы. Она в той же западне, что и он сам, жертва той хитрости, которую сама же и подстроила. Его улыбка стала шире.

Так ей и надо!

WWWoman.ru »

Темы: #беатрис #коннор #глаза #женщина #женщин #руки #забыли #коннора

2011-8-12 10:53

Источник: WWWoman.ru